Мое решение языковой проблемы

Я родился и вырос в русском старообрядческом селении, расположенном на севере Молдавии. И, естественно, школа у нас была русская, но с преподаванием национального, т.е. молдавского, языка. Как это было принято в Советском Союзе. Учился я на отлично, поэтому по молдавскому языку у меня всегда были только «пятерки». Однако, как это ни прискорбно, языка я не знал и на «тройку» с минусом, если брать настоящие требования к знанию языка, а не те, которые нам предъявлялись. Ясно, что те, кто учился хуже меня, знали язык еще меньше. Если это вообще можно было назвать знанием.

Почему так получалось? Почему были такие низкие требования и такой ничтожный результат обучения молдавскому языку?

Причиной причин, как мне думается сейчас, была политика руководства СССР по отношению к национальным языкам. Суть которой заключалась во всемерной поддержке и развитии национальных языков, в основном, на словах и вытеснение этих языков из всех сфер жизни на деле.

Из этой политики следовало и то ничтожное количество часов, которое выделялось на изучение молдавского языка в русских школах, и отношение учеников к этому языку. Мы видели, что можно прекрасно и в селе, и вне села обходиться без молдавского языка. Всюду можно было объясниться на родном языке, всюду господствовал русский язык.

Таким образом, объективные для нас обстоятельства жизни трансформировались в наше субъективное отношение к молдавскому языку. Мы не учили молдавский не потому, что не любили или презирали этот язык, а, просто, потому, что он не был нам нужен. В нем никакой потребности не было.

В 1975 году я поступил в один из технических вузов г. Киева. И для меня совершенно естественным было, что преподавание в этом вузе велось на русском языке. У меня даже вопроса не возникало: почему так? Я всей предшествующей жизнью был убежден, что так должно быть всегда, что так – нормально, что иначе быть не может.

Теперь-то я понимаю, что только для меня, русского, такое положение дел было приятным, комфортным, устраивающим меня во всех отношениях. Что же касается моих сокурсников-украинцев, учившихся в украинских школах, то их переход к изучению всех предметов на русском языке наверняка был нелегким. Хотя это и скрадывалось их отличным знанием русского языка. Впрочем, тогда отношение моих друзей-украинцев к такому положению вещей меня не интересовало. Не до этого было. Да и вообще: языковые проблемы в то время меня мало занимали.

Уже в ходе работы над этим сочинением я поговорил со своим соседом-украинцем, который оканчивал украинскую школу на Западной Украине и учился потом в Киевском политехническом институте. Разумеется, на русском языке. С целью выяснить, каким был переход учеников украинской школы на русский в вузах? Ответ на мой вопрос был таким: «Очень тяжело было». И это при том, что русскому языку в советских школах учили неплохо.

Нужно сказать, что за пять лет учебы в институте у меня даже и мысли не возникало о том, чтобы начать учить украинский язык. Учить не для того, чтобы понимать, а для того, чтобы говорить и писать на этом языке. Понимал я украинский и без того отлично, а говорить и писать на нем не было никакой потребности. На Украине везде и всюду тоже господствовал русский язык.

Опять же, украинский я не учил не потому, что испытывал по отношению к нему какие-то отрицательные эмоции. Наоборот, язык мне этот нравился, своей мелодичностью и, особенно, своим юморизмом. Мне нравилось слушать украинских юмористов и очень нравилось петь украинские песни. Так что говорить на украинском я почти не говорил, но зато много пел. Веселая студенческая жизнь была. Застолий много...

Нужно отметить, что за все пять лет учебы в институте я ни разу не столкнулся с пренебрежительным или презрительным отношением к украинскому языку. В окружавшей меня студенческой среде этого не было. Впервые с ярко выраженным пренебрежением к украинскому языку и его носителям я столкнулся в армии. И, что самое удивительное, исходило это презрение не от русских, а от самих украинцев – от украинцев-киевлян.

Киевляне называли украинский язык «селянским», и принципиально разговаривали только на русском языке. Считая украинский уделом только «селян». Для себя говорить на украинском они считали ниже своего городского достоинства. Вот насколько в те годы далеко зашла русификация украинцев! Они уже не просто не использовали родной язык, но всячески третировали его и издевались над теми, кто еще говорил по-украински. А что может быть страшнее для языка, чем такое отношение к нему тех, кто по крови должен быть его носителем?!

Я, русский, пытался, как мог, изменить их отношение к родному для них языку. Стыдил их, но, несмотря даже на то, что я был офицером, а они солдатами, и я был на несколько лет старше, мое мнение категорически отвергалось, мои слова были как горох о стенку.

В 1984 г. я возвратился на жительство в родные пенаты и устроился на работу в местное с/х предприятие. В которое, кроме русского села, входило еще вдвое большее молдавское.

По занимаемой должности я обязан был присутствовать на регулярно проводимых нарядах и на других мероприятиях. В то время я уже интересовался языковыми проблемами и сразу обратил внимание на то, что все собрания проводились исключительно на русском языке. Хотя само правление хозяйства находилось в молдавском селе, а председатель правления и большинство специалистов были молдаванами. Молдавский язык использовался крайне редко, и то не для общего восприятия, а для частных реплик.

Для меня, и для других специалистов-немолдаван, это было удобно и комфортно. А как к этому относились сами молдаване, мне было неизвестно тогда. Потому, что это была не то что официально запрещенная тема, а что-то по всеобщему молчаливому соглашению неприкосновенное. Какое-то табу было наложено на эту тему. Но, как показали последующие события, далеко не всем молдаванам такая ситуация в языковой сфере нравилось.

Через некоторое, непродолжительное, время я пришел к выводу, что существующее положение дел в языковой области не является нормальным. Потому, что оно не является справедливым. Я не мог убедить себя в том, что так должно быть, что мы, русские, имеем право диктовать молдаванам, на каком языке им разговаривать у себя дома.

И я решил восстановить справедливость, т.е. решил сначала выучить молдавский язык, а потом личным примером повести агитацию за то, чтобы и все другие немолдоване взялись за изучение языка нации, на земле которой мы живем. Ибо язык должны понимать все, чтобы его можно было использовать в кругу этих всех.

Причем, я хочу особо отметить, что было это в 1985 году, когда национальные радетели молдавского языка еще трусливо молчали, никто из них не поднимал голоса в защиту родного языка. По крайней мере, так, чтобы было слышно и в тех низах, где обитал я и такие как я. Я не слышал и не читал в то время ни одного выступления на эту тему. Хотя газет и журналов через мои руки проходило много.

В принятии этого решения сыграли свою роль еще три фактора, о которых нельзя не сказать.

А. Меня всегда больно задевало примитивное, но широко распространенное мнение о том, что русские, мол, настолько тупы, что не в состоянии выучить второй язык. Способны знать только свой родной. В то время как люди всех других национальностей Союза владеют, как минимум, двумя языками.

Это мнение опровергал хотя бы тот факт, что все пожилые мужчины нашего села отлично знали молдавский, точнее сказать, румынский, язык. Ибо все они заканчивали четыре класса румынской школы, а румыны учили языку известно как. Учили совсем не так, как учили нас молдавскому в советское время. Так что все дело, оказывается, не в национальности, а в том, кто, в каких обстоятельствах и как учит детей.

В частности, мой отец настолько чисто говорил по-молдавски, что невозможно было определить, что он не молдаванин. Если не знать этого. Так мне говорили сами и многие молдаване.

Мало того, староверы нашего села в румынское время и раньше в обязательном порядке назначали из своей среды учителей, чтобы учить всех мальчиков церковнославянскому языку. Который, как известно, весьма сильно отличается от современного русского. Поэтому, можно сказать, что наши старики свободно владели даже не двумя, а тремя языками. Так что миф о тупости русских в языковом деле есть не более чем миф.

Б. Я всегда испытывал комплекс неполноценности по поводу того, что имею высшее образование, а владею только одним языком. Да и то не в совершенстве. (Украинский я не брал в счет, так как понимал его, но не говорил и не писал на этом языке.) Я всегда держался мнения, что человек не может называть себя интеллигентом, если он знает только один язык. Пусть даже такой язык, как русский.

В. Изучать неродной язык, не имея языковой практики, как я убедился на примере изучения французского языка в школе и институте,  – это безнадежное дело. А в случае с молдавским языком представилась прекрасная возможность: практики – сколько угодно. Так что не воспользоваться такими обстоятельствами было нельзя, грешно было, глупо.

Когда я взялся за изучение молдавского языка, то столкнулся с проблемой отсутствия необходимой для этого дела литературой. Я обыскал все доступные мне магазины, библиотеки и архивы, но нашел только небольших объемов и форматов русско-молдавские словарь и разговорник. Чего было крайне недостаточно.

И тогда я решил заниматься по школьным учебникам. Повторить сначала весь курс молдавского языка для русских школ, а потом пройти этот же курс для молдавских школ. Чтобы изучить язык капитально.

С целью достать все необходимые учебники мне пришлось обратиться за помощью к учителям молдавского языка моей родной школы и молдавской средней школы, где находилось правление нашего хозяйства.

И нужно было видеть то удивление и ту радость, с которой учителя молдавского воспринимали мое желание! Еще бы! Русский, да еще по собственному почину берется за изучение их родного языка! Это было что-то из ряда вон выходящее.

Все, к кому бы я ни обращался, с готовностью и удовольствием помогали мне, снабжали необходимой литературой. За что я всем этим людям благодарен и по сию пору. Даже, несмотря на то, что потом многих молдаван захлестнуло безумие ненависти к русским и русскому языку.

К сожалению, больших результатов в молдавском языке я не успел достичь. Более или менее сносно мог объясняться на простейшие темы, выработал в себе довольно чистое молдавское произношение и частично изучил грамматический строй этого языка.

Причины этого я вижу в недостатке времени, в лени-матушке и в отсутствии, все-таки, общественной потребности в молдавском на то время. Но не это главное. Главное – то, что с началом «перестройки» начали изменяться и отношения между нациями и отношение к языкам.

Все больше росла неприязнь, и даже ненависть к русским, и вообще всем немолдаванам; все нетерпимее становилось отношение к русскому языку; все больше становилось оголтелой защиты молдавского языка, и все больше становилось людей, которые видели один путь решения языковой проблемы – силовой, румынский. Начиналось насильственное принуждение к изучению и использованию национального языка, всемерное притеснение и изгнание русского языка. И это все претило мне.

По роду деятельности я почти каждую неделю бывал в Кишиневе и других молдавских городах. И своими глазами видел многое из происходившего тогда. Читал бумаги, которые были расклеены возле памятника Штефану Чел Маре, слушал жаркие споры, которые велись там, стараясь, конечно, не обнаруживать своей национальности. И мне становилось все более и более противно все это видеть и слушать. Ибо, как мне казалось, все сводится к очернению всего русского, советского. Во всех бедах винили нас, русских. Не желая замечать бревна в своем глазу.

В Кишиневе два раза на мою просьбу специально на русском языке мне отвечали: «Ну штиу лимба русэ». Причем отвечали люди молодые, которые не могли не знать русского языка. Одному из них я в сердцах бросил: «Быстро же вы, с...и, забыли русский язык и все то, что для вас русские сделали!» И тогда же решил, что не буду больше учить язык этого народа. Принципиально.

Более того, я решил вообще уехать из Молдавии. Так как дело шло о присоединении ее к Румынии, а меня совсем не прельщало быть гражданином этого государства. Я слишком много был наслышан о методах обучения румынскому языку и об отношении румын к русским.

В 1989 г. я переехал жить на Украину, продолжая работать в Молдавии, а в 1991 г. я полностью перебрался на Украину. Так закончилась моя эпопея с изучением молдавского языка.

(Продолжение следует. В нем будет идти речь о том, как происходили процессы в языковой сфере на Украине с 1989 г. по настоящее время. Будет сказано, как сейчас я отношусь к национальным языкам, и будет изложено мое мнение о возможных путях решения языковой проблемы.)