Анестезия. Дневник пациента

Обнаружив в себе писательский дар, не спешите делиться им: быть может, мир еще не готов его принять. (Марсель Наталь)

Препарат действовал хорошо. Я бы даже сказал, чересчур хорошо. Когда накануне днем врач-анестезиолог Инна Анатольевна предложила мне две схемы подготовки организма к операции (почему бы ей просто не сказать: «очистки кишечника»?): последний прием пищи и воды до 18:00, клизма вечерняя, клизма утренняя либо последний прием пищи до 18:00, а с 18 до 19 постепенное, растянутое на час употребление внутрь литра воды с растворенным в нем порошком «Фортранс», я сразу как-то интуитивно выбрал вторую. Позже для себя я нашел целых три обоснования правильности моего выбора: во-первых, ласкающее слух олдскульного программера название; во-вторых, я, бывает, проявляю садистские наклонности, но стараюсь не совмещать их с мазохистскими, а будить супругу ни свет ни заря ради животворящей рассветной клизмы (ну не обладаю я достаточными навыками йоги для самостоятельного введения данного инструмента внутрь себя) – это садомазохизм чистой воды; в-третьих, это ж в какую рань мне этот самый персональный рассвет надо было бы назначать, чтобы успеть обстоятельно про...чиститься и к семи утра уже быть в больнице. Попутно я в очередной раз оценил креативность специально обученных людей, придумавших препарату такое емкое название, которое, впрочем, больше подошло бы психоделику. Хотя, если слог «транс» рассматривать как сокращение от «транспортировка», то и для слабительного сойдет, а если пациент при этом впадает в транс, - что ж, будем считать это бонусом. В любом случае, после встреченного мной как-то в аптеке крема с гордым названием «Дермовейт», я уже ничему не удивляюсь.

«Вы завтра часикам к семи и приезжайте. Мы Вас в первую закладку определили, так что в пол-девятого будете уже лежать на столе», - так было мне сказано моим лечащим врачом, товарищем Нестеровым Семеном Александровичем в четверг, когда я приехал определяться на постой в стационар Института патологии позвоночника и суставов, в народе известном как Ситенко.

- Вы постельное белье не забыли с собой прихватить?

- А что сегодня надо было? Я ж ночевать дома буду, может я тогда завтра и прихвачу, как на операцию приеду?

- Ночевать Вы можете, где хотите, даже дома. Но койка Ваша в 4-й палате левая ближняя к двери должна быть застелена, раз мы сегодня Вас на учет ставим, - тоном, прямо указывающим, что я далеко не первый, кому это приходится объяснять, произнес Семен Александрович.

- Понял, - кратко ответил я, не тратя время на препирательство, - тогда я за бельем.

- И костыли завтра с собой не забудьте, - добавил он в мою уходящую спину. «Да. Костыли. Это действительно важно. Надо будет прямо с вечера их прислонить ко входной двери, чтоб не забыть. Нет, не пойдет, Кошмаркус их по-любому ночью завалит, во грохот будет! Взять их что ли с собой в кровать спать... Ладно, скажу Наташке, пусть у нее голова болит.»

Первый звоночек, что с порошком не все благополучно, прозвенел где-то в час ночи. Точнее, не благополучно было с реакцией моего организма на порошок; Фортранс-то как раз честно выполнял свою работу, гоняя меня в туалет каждые полчаса. В инструкции было сказано, что действие препарата прекращается через 4-5 часов после применения. Однако, практика в очередной раз показала, что именно она – критерий истины. Что-то пошло не по инструкции, и когда в полночь отпущенные на очищение 5 часов закончились, и я расслабился, настраиваясь на спокойную ночь перед завтрашней нервотрепкой, кишечник мой решил, что расслабляться не стоит и погнал меня на привычную позицию, произведя контрольный (как я надеялся) выстрел еще раз уже часа в четыре утра. Мой первый выход привел нашего непривычного к подобным вольностям кота (по паспорту Маркуса, но в реальной жизни, в основном, Кошмаркуса) в шоковое состояние. Когда я «на цыпочках» держась рукой за стену, чтобы не заблудиться в кромешной тьме, крался по коридорчику, больше всего боясь наступить на кота и разбудить тем самым супругу, со стороны кухни раздался суматошный шорох, сопровождаемый двумя громкими последовательными хлопками. Завернув за угол и включив в туалете свет, я обнаружил Кусю сидящим на холодильнике с вытянутой шеей и практически свернутой набок головой, пытающимся высмотреть, что за тень и чьего отца бродит ночью по квартире. Происхождение хлопков объяснилось просто: первый был вызван падением с маленького старенького холодильника «Саратов» крышки от хлебницы (название условное – на самом деле это пластмассовая тортница, в которой мы храним хлеб и прочую сдобу), второй – падением веника с большого холодильника, стоящего рядом с «Саратовым», что, очевидно, соответствовало двум фазам перемещения кота со спального места на полу у батареи в более безопасную позицию наверху.

Небольшое лирическое отступление. Дело в том, что Маркус жуткий консерватор и традиционалист. В сочетании с избыточной впечатлительностью это делает его жизнь необычайно насыщенной. Любое отклонение от привычного хода вещей, любое нестандартное действие, любой неожиданный звук, будь то грохот от падения какого-то предмета за стеной у соседей или автомобильный клаксон за окном, не говоря уже о звонке в дверь, повергают нашего кота в мгновенный ужас. Чем бы он ни занимался за секунду до этого, он тут же демонстрирует предельную степень мобилизации, настороженности и готовности сделаться невидимым, что при его размерах довольно сложно. На морде остаются только глаза, в которых явственно читается: «Непознанное! Угроза для жизни! Спасайся, кто может!» Когда я обмолвился об этом в разговоре со знакомой кошатницей, она сказала: «Что ты хочешь – мэйн-куны все дристливые». И вот тут вполне уместно вновь вернуться в своем повествовании на насиженное место. Кстати сказать, второй мой предутренний выход кот воспринял гораздо благосклоннее, видимо посчитав, что нарождается новая добрая традиция совместных ночных посиделок в туалете.

Но действительно всю глубину проблемы я осознал, приехав утром в больницу, когда понял, что меня по-прежнему не отпускает. Выяснив у сопалатников расположение туалета, я не особо удивился отсутствию на заветной двери каких-либо опознавательных знаков, говорящих о ее назначении, а также гендерной принадлежности, поскольку смешанное размещение на этаже мужских и женских палат предполагало, видимо, и совместное использование удобств. Не удивился я также и тому, что небольшая очередь состояла из одних только женщин – известно ведь, что хорошая сигарета заменяет мужчине утренний туалет. Поинтересовавшись, на всякий случай, где справляют нужду мужчины, я узнал, что можно и здесь, но на том конце г-образного коридора есть еще две уборные, помеченные табличками «М» и «Ж». Подумав, что там у меня шансов больше, я направился в указанном направлении и не прогадал. Под буквой «М» висел еще значок перечеркнутой сигареты, а это было почти 100-процентной гарантией, что туалет будет свободен.

Я отдаю себе отчет, что туалетная тема занимает центральное место моего повествования. Это полностью соответствует тому положению, которое она занимала в тот момент в моей голове. Какой там страх перед операцией, какие сомнения относительно сроков и темпов восстановления, даже больная для меня тема личных благодарностей персоналу (как, когда, кому, сколько???) – все отошло на второй план. Единственное, что меня по-настоящему беспокоило, - как не обделаться на операционном столе. Беспокоило настолько, что я решил купить подгузник: пусть лучше я буду выглядеть смешно, чем вызывать отвращение. Обсудив такую возможность со своей «смотрящей» Кариной – сестричкой, к которой меня прикрепили, – и получив понимание и одобрение, я спустился в аптеку и выполнил задуманное. А время, между тем, уже приближалось к восьми тридцати, с минуты на минуту я ожидал свистка судьи к началу матча (да простятся мне мои футбольные аналогии). Но свисток молчал, матч по какой-то причине задерживался (видимо команда-соперник во главе с играющим тренером Семеном Александровичем застряла в пробке на подъезде к стадиону) сначала на 10, потом на 20 минут, на полчаса. Я не знал, чем себя занять: вейеровская «Артемида», специально закачанная на планшет под больничку, не читалась, фильмы, установленные туда же для той же цели, не смотрелись, даже в туалет не ходилось (но тут уже не потому что не хотелось, а потому что боялся пропустить момент вызова на поле).

Наконец, я не выдержал томительного ожидания и пошел выяснять обстановку у Карины. Как-то так получилось, что имя Карина ассоциировалось у меня с миниатюрными армянскими женщинами, видимо потому, что таковыми были те немногочисленные Карины с которыми мне довелось пересечься на жизненном пути. Эта конкретная Карина напрочь выбивалась из моего стереотипа как размерами (плотненькая, моего роста), так и национальной принадлежностью (если армянские корни и были, то очень глубоко зарытые). Накануне мы с ней мило пообщались, она мне показала, какую область вокруг колена надо обрить (похоже, дальше держать интригу нет смысла – мне предстояла оперция по отрезанию фрагмента разорванного мениска, который доставлял болевые ощущения при приседании), поэтому я подумал, что выяснения надо начинать именно с Карины. Собственно, на ней они и закончились, так как на мой вопрос: «Ну когда же?», она ответила, что ей сказали в первую очередь подавать другого мальчика, и теперь надо ждать часов до 10, когда врач освободится и отдохнет после операции. Видимо, облегчение, которое я при этом испытал, настолько явственно проявилось на моем лице, что она добавила: «Может Вам и подгузник к тому времени не понадобится». И таки была права! Решив для очистки еще и совести последний раз воспользоваться уборной, я минут пять пытался по меткому выражению моего зятя выдавливать из себя раба по капле, и не получив никаких результатов, окончательно успокоился. Как говорится, отсутствие результата – тоже результат!

 Но тут мой многострадальный организм напомнил о себе с другой стороны – у меня начала болеть голова. Сначала появилась легкая ломота в висках, которой я не придал значения. Однако боль постепенно усиливалась, и это было странно и необычно, поскольку голова – один из немногих моих органов, работавших до сих пор, как часы. Впрочем, стоило мне задуматься о возможной причине, ответ нашелся моментально – я же с семи часов вечера маковой росинки во рту не держал. Осознание этого факта так угнетающе подействовало на мою психику, что я тут же ощутил сильнейшую жажду. Слава богу, терпеть оставалось недолго, время приближалось к десяти, и я настроился переждать в коридоре, чтоб не упустить Карину с благой вестью.

Как ни печально, весть оказалась отнюдь не благой, и принесла ее мне не Карина, а сам доктор.

- Мне Карина передала, Вы выражали недоумение, почему Вас не поставили в первую очередь. Дело в том, что произошла накладка: отменилась одна плановая операция, и весь график изменился. Сейчас пойдет срочная женщина, Вы сразу за ней.

Звучало это не очень убедительно. Он сам это понимал и понимал, что я это тоже понимаю. Но спорить было бессмысленно, а скандалить перед операцией – опрометчиво. Я пожалел (в первый, но не последний раз), что не воспользовался возможностью просить протекции у своей мачехи, имеющей знакомства в руководстве Института, решив не дергать ее из-за пустячной, как я тогда думал, операции.

- Ясно, тут кроме проверки прочности суставов проверяют еще и прочность характеров, - попытался отшутиться я в ответ. – Только у меня вопрос, я же с вечера не ел, не пил, у меня уже голова побаливает, а анестезиолог сказала, что до операции ничего пить нельзя. Ничего не случится страшного, если я глотну каплю воды?

- Каплю можно, но лучше, все-таки, не глотайте, а прополощите ей рот и выплюньте, - порекомендовал он и спешно ретировался.

Воспользовавшись советом, я прислушался к своим ощущениям и понял, что жажда и вместе с ней головная боль стали едва различимы. Возможно, они в какой-то мере были вызваны психологическими причинами, той неопределенностью со сроками начала операции, которую внесли медработники в размеренный и продуманный распорядок этого ответственного дня, выстроенный в моем воображении. Но теперь, когда появилась ясность, я перестал дергаться и решил сосредоточиться на культурной программе, тем более, что в палате обнаружился шаровой Wi-Fi. Затеваться с просмотром фильмов, зная, что в любой самый интересный и напряженный момент он может быть беспардонно прерван, смысла не было, так что я решил пофэйсбучить – благо россыпь разнообразных ссылок позволяла надолго увлечься короткими разнообразными видео или текстовыми сюжетами на любой вкус. В компании с мордокнигой время, как известно, летит незаметно, так что когда в дверях нарисовалась Карина, я даже удивился.

- Пора? – я взглянул на часы и отметил, что время уже перевалило за полдень.

- Вы готовы? – ответила она вопросом на вопрос.

- Я, как пионер, всегда готов, - дежурная острота показалась мне недостаточной, и я усилил, - еще чуть-чуть и я бы начал переживать, что у меня заново успеют отрасти волосы на ноге.

- Ничего, - Карина мило улыбнулась, - у нас есть здесь, чем побрить – острых инструметов хватает. Но это для экстренных случаев, - добавила она, выпархивая в коридор.

Странно, но никакого страха или волнения я не испытывал. Наоборот, возникло чувство какой-то звенящей легкости с примесью бесшабашности, будто я глотнул чего-то хмельного, и мне теперь море – по колено. Даже в туалет не хотелось. Карина в сопровождении еще одной сестры ввезла в палату каталку, я разделся до трусов, попутно представив себе, как элегантно смотрелся бы под ними подгузник, и лег под простыню.

- Поехали осматривать достопримечательности, - у Карины было игривое настроение.

- Тогда не слишком быстро везите, а то кроме потолка я ничего не успею рассмотреть.

Но по коридору до лифта меня промчали с ветерком, то ли подчиняясь правилам внутреннего распорядка, то ли стремясь быстрее разделаться с последней на сегодня операцией. Почему-то возникло ощущение, будто я еду в плацкартном вагоне; ну да, там ведь тоже можно ехать головой вперед, если досталась боковушка. Пара этажей на лифте, потом еще один короткий отрезок коридора, и мы въехали в операционную. Я думал, что мне придется улечься на операционный стол, а потом меня бессознательного будут обратно перекладывать на каталку, но нет, эта проблема решалась проще и незамысловатее. Каталку просто подвезли под огромный диаметром метра три диск, висящий на кронштейне под потолком и живо напомнивший мне своей формой и обилием ламп летающую тарелку, и зафиксировали специальными держателями, чтоб не уехала в процессе операции. И вот тут на меня накатило.

Самым слабым звеном ожидаемо оказался кишечник – в животе привычно уже забурлило, забродило, и меня тут же охватила паника – только этого не хватало. Я попытался убедить себя, что «синдром плохого солдата» тут не причем, виноват недобитый, не вовремя очнувшийся «Фортранс», но мысль о том, что даже самый плохой солдат все-таки может собрать волю в кулак и не опозориться перед боем, а моя воля во время операции будет в глубоком трансе, и мой организм будет предоставлен самому себе, камнем легла мне на сердце унылым предчувствием. Следом отреагировала центральная нервная система. Я ощутил озноб, который тоже можно было, конечно, оправдать внешними обстоятельствами – позднеоктябрьской температурой за бортом, легкой прохладой в помещении (размеры которого явно требовали более массивной батарейной секции), моей наготой, прикрытой тонкой простынкой, - но зачем себя обманывать. Одновременно с усиливающейся дрожью пришло понимание, что нервы не справились, я «поплыл». Самое интересное, что сам факт, что во мне будут ковыряться, что-то отрезать, подшивать, по-прежнему не пугал – ну подумаешь, колено, подумаешь, мениск – не те это органы, чтоб особо переживать. Видимо, свою роль сыграла совокупность фаторов: антураж операционной, знакомый по многочисленным фильмам, но впервые видимый воочию, томительное ожидание на фоне сухой голодовки, наконец, общая неуютность, естественная для человека, находящегося в некомфортных условиях.

Чтобы как-то отвлечься, я поднял голову и осмотрелся. Помимо «летающей тарелки» над головой, внимание привлекала стойка по левую руку от меня, нашпигованная какими-то устройствами, весело перемигивающимися индикаторами, приборами неясного назначения с переплетенными проводами, мерцающими мониторами. «Господи, и все это хозяйство – для того, чтобы отрезать мне кусочек мениска?» - почему-то возникло совершенно неуместное сейчас чувство гордости – «это все мне, это все для меня?!» Давя его в зародыше, в сознании всплыло звучное слово «артроскопия», оправдывающее наличие всей этой аппаратуры. «Это тебе не мясник с топором и не Горбатый с пером, эти действительно не больно зарежут... Чик! И ты уже на небесах». Не разобравшись в своих запутанных ощущениях, я поднял голову и осмотрелся еще. Пространство справа от меня зияло пустотой, обещавшей в скором времени заполниться врачом и ассистентами. Ногами я был ориентирован на окно, выпадавшее из моих представлений об обустройстве операционной палаты, как о закрытом микробонепроницаемом бункере  с двойными автоматически закрывающимися прозрачными дверями и ваккумным шлюзом между ними. Впрочем, возможно я перепутал с космической станцией, - там я тоже ни разу не был. Окно, видимо, призвано было дать пациентам возможность отвлечься от окружающей действительности. В моем случае оно не слишком удачно справлялось с этой функцией, поскольку транслировало только унылое серое осеннее небо, и будь на его месте такая же серая больничная стена, - это бы мало что изменило. Выянить, что происходит у меня за спиной я не мог: для этого мне потребовалось бы либо сесть и развернуться всем корпусом, что могло быть воспринято как попытка к бегству, либо лежа запрокинуть голову назад, вывернув ее под неестественным углом. Человеку это сделать сложно, в отличии, к слову, от котов. Маркус, например, регулярно пользуется этим приемом в положении «раскинувшись на диване», а время от времени и в положении «сидя на полу»; тогда это напоминает откидывающийся люк ракетной шахты перед запуском МБР или, в версии для домохозяек, – открывающуюся крышку мусорного ведра. Наверное, мир в перевернутом виде кажется ему более привлекательным.

Мне в тот момент он таковым совсем не казался. Пока я изучал обстановку, палата начала наполняться персоналом. Снова появилась Карина, занявшая позицию у меня в ногах, вторая молодая девушка подошла к приборной стойке и начала щелкать тумблерами (на одном из мониторов появилась при этом заставка Windows), справа возник крепкий парень с кучей ремешков в руках. При этом они продолжали начатый еще в коридоре разговор, не обращая на меня ни малейшего внимания. Сделав попытку поднять голову и осмотреться, я понял, что повторяю это движение уже в третий раз за последние три минуты и осознал, что со стороны это выглядит неважно – дерганное судорожное трепыхание, больше напоминающее рефлекторные конвульсии, чем осмыленное осознанное действие. Вкупе со все явственнее проступающей нервной дрожью, это являло яркую картину: «Пыточных дел мастера готовят клиента к дознанию». Не хватало только жаровни и тазика с инструментами, но мое прыткое воображение кое-как дорисовало полотно, по крайней мере в части тазика, потому что с жаровней оно явно не справилось, было по-прежнему холодно.   

Чтобы как-то унять тремор, грозивший уже перейти в стадию лязгания зубами, я подумал, что мне надо проявить какую-то активность, и решил встрять в разговор, напомнив заодно о своем существовании.

- А что, тут действительно прохладно или это у меня мандраж? – чистосердечно признался я в своей слабости.

- Да Вы не переживайте, здесь все мерзнут и все нервничают перед операцией, - великодушно успокоила Карина.

Тем временем парень разобрался в ремнях, откинул простыню и глянул на мою правую ногу:

- Эта? – уточнил он.

- Та, которая бритая, - ответил я, акцентируя таким образом внимание на том, что бритье ног не является для меня обыденной процедурой.

- Откуда я знаю, может вы обе ноги бреете, - обострил он.

- А что, я похож на метросексуала?

Вопрос мой повис в воздухе. Видимо, у него не было на него ответа: то ли он не знал, кто такие метросексуалы, то ли пытался понять, похож я на них или нет. Неловкую паузу заполнил знакомый голос Семена Александровича:

- Ну что, мы будем снимать кино или мы не будем снимать кино?

- Все готово, - сказала девушка с мониторами, а парень вместе с Кариной оперативно (уместный термин) закрепили на мне ремни, оказавшиеся подобием корсета, охватившего ногу выше и ниже колена. Тут из-за головы неожиданно возникла Инна Анатольевна, вошедшая, очевидно, вместе с врачом, сунула мне в нос трубку с широким раструбом, сказала: «Сделайте глубокий вдох», и больше я ничего не помню. Ну, точнее, помню только, что я успел сделать два вдоха, и на третьем вырубился.

 Ну вот, собственно, и вся история. Осталось добавить несколько деталей.

Я провел чудесный вечер и ночь, находясь в состоянии «под газом», а на следующий день выпала суббота, у моего врача был выходной, поэтому домой меня отправил врач дежурный. Семена Александровича отблагодарить я сумел только в понедельник, конверт был благосклонно одобрен, а попутно я был проинформирован, что проблема оказалась совсем не в мениске, но раз уж в меня залезли, то по принципу «урезать, так урезать» решили удалить кучу лишних запчастей, и в колене у меня теперь дыра с перепелиное яйцо. Но это, как говорится, уже совсем другая история.

Да, и анестезиолога я отблагодарил тоже, правда не в понедельник, а несколькими днями позже, когда приходил на перевязку. Я специально выяснил, где она обитает (оказалось, в ординаторской анестезиологического отделения на другом этаже), нашел ее, попросил выйти на минуту в коридор, чтоб не дразнить ее коллег-анестезиологов и сказал, вручая конверт:

- Инна Анатольевна, я Вас хотел поблагодарить за прекрасную анестезию.

Похоже, не слишком избалованная подобными знаками внимания, она мило вспыхнула и с улыбкой произнесла:

- Вам правда понравилось?

- Я никогда еще в своей жизни не чувствовал себя так хорошо, как во время и сразу после операции, - честно ответил я.