Уроки трагических дней

Вряд ли на континенте можно найти семью, в судьбе которой не оставили бы глубокий след эти трагические события. Поэтому вполне очевиден тот интерес, который проявляют не только ученые-историки, но и обыватели в каждой из стран, особо пострадавших в годы Второй Мировой войны.

Одним из наиболее сложных и спорных эпизодов, предшествующих началу мирового конфликта, стало подписание Пакта Молотова-Риббентропа 23 августа 1939 года. Символическая связь событий, на первый взгляд, очевидна, ведь уже спустя неделю после достигнутых соглашений, гитлеровская Германия напала на Польшу, и «большая война», которую на Востоке и Западе к тому моменту ожидали уже несколько лет, стала реальностью.

В то же время обращают на себя внимание сомнительные попытки многих историков и политиков на Западе «вырезать» советско-германские переговоры 1939 года из временного контекста, привязать тем самым Пакт к «советско-германскому сближению», поставить Гитлера и Сталина в один ряд – «поджигателей войны».

Ни с научной, ни с моральной точки зрения, подобный подход не выдерживает критики. Его фундаментальный изъян очевиден - анализируя действия советской стороны в канун Второй Мировой войны, эти историки не считают нужным оценивать логику действий Англии и Франции, которые точно так же, как и советский Союз в середине 1930-х годов принимали активное участие в формировании механизмов так называемой «коллективной безопасности».

Символом этой политики западных держав стал принцип невмешательства в Гражданскую войну в Испании, а затем и выбор стратегии «умиротворения агрессора», воплотившийся в Мюнхенский сговор в сентябре 1938 года.

Вряд ли кому-то из современных английских историков придет в голову произвольно соединять имена Гитлера и тогдашнего английского премьера Невилла Чемберлена, а уж тем более упрекать британский Кабинет министров в «пособничестве» агрессору. Почему тогда аналогичные претензии без достаточной научной доказательной базы предъявляются Советскому Союзу?

Вряд ли мы услышим ответ на этот вопрос от тех коллег-гуманитариев, которые и в истории видят не более чем инструмент продолжения конкурентной борьбы между Россией и странами Запада. С этой точки зрения понятно, что их цель состоит не в восстановлении истины, а в закреплении в общественном сознании определенного стереотипа.

Чем же на самом деле являлся Пакт Молотова-Риббентопа? Очевидно, что одним из этапов очень сложного маневрирования великих держав, когда каждая из сторон пыталась получить максимально выгодную позицию, избежав дипломатической изоляции, которая в тех условиях была бы равносильна полному краху. Фактически после того, как Франция и Англия нарушили собственные гарантии по отношению к Чехословакии, не только советской политической элите, но, по большому счету, любому осведомленному наблюдателю стало понятно, что при сохранении этого тренда Советский Союз оказывается в наименее выгодном положении. А также нужно вспомнить и о фактическом замораживании между советскими и франко-британскими военными миссиями к лету 1939 года, хотя и без того было понятно, что к этому моменту все благие идеи, связанные с системой «коллективной безопасности» Европы были обращены в прах.

Однако остается моральный аспект, связанный с подписанием так называемых «секретных протоколов», которые на западе называют не иначе как «Договор о разделе сфер влияния между Сталиным и Гитлером». В этом отношении я полностью согласен с оценкой, которую не так давно высказал Вячеслав Никонов. Руководитель фонда «Русский мир» воспроизвел несколько риторических вопросов, которые в тот момент, очевидно, стояли перед советским руководством. Германия начинает войну с Польшей - а где, собственно, собираются останавливаться немецкие войска? Они остановятся в Варшаве или двигаются дальше, на Минск или Москву?

Абсолютно точный вывод российского политолога - в этих условиях разграничение интересов означало определение той линии, на которой остановятся немецкие войска. Кому-то такие рассуждения покажутся чрезмерно циничными. Но следует помнить, что в подобной логике принимались решения не только советским руководством, но и всеми другими участниками «большой игры», не только, кстати, Англией, Францией или Германией, но и другими участниками европейских процессов того времени, как, например, Польша или Румыния, которые во время продолжительных и трудных переговоров фактически отвергли саму идею получения гарантий безопасности со стороны Советского Союза.

Перечитайте советские газеты периода Чехословацкого кризиса. В них самым серьезным образом оценивалась степень боеспособности чехословацкой армии перед лицом возможного противостояния германской агрессии, и одновременно подчеркивалась безусловная готовность Советского Союза выполнить свои обязательства в рамках договора 1935 года, и оказать помощь Чехословакии. Это обращение осталось невостребованным. Та же Польша, которая год спустя стала жертвой гитлеровской агрессии, поучаствовала в территориальном разделе Чехословакии, и в тот конкретный момент политические наследники Пилсудского, как я полагаю, считали эти действия абсолютно правильными, а, главное, полностью соответствующими национальным интересам.

Сейчас мы часто говорим о политике «двойных стандартов», столь характерной для нынешней многополярной системы международных отношений. И мы признаем одновременно, что «двойные стандарты» - это плохо. Но столь же негативно нужно относиться и к попыткам внедрить «двойные стандарты» в оценки исторических событий, рассматривать действия Англии и Франции в канун Второй Мировой войны как естественное желание защитить национальные интересы, а советскому руководству приписывать демонические стремления вступить в тайный сговор с «врагом рода человеческого». Мне кажется, что у Сталина и без того достаточно реальных прегрешений, а вот от ощущения, что Россию пытаются превратить из победителя в войне, в страну, которая должна нести ответственность наравне с Гитлером за совершенное с 1939 по 1941 год, вот такое ощущение от всех этих исторических изысков, действительно, формируется.

Нынешний этап исторических дискуссий вокруг событий 1938-1939 годов, на самом деле, остается вопросом интерпретаций. Критики Пакта о ненападении пока что не смогли добавить каких-то принципиально новых источников или методологических подходов усиление собственной аргументации. Зато им удалось перевести дискуссию на уровень ОБСЕ. За сим последовал немедленный ответ с российской стороны, а именно создание Комиссии по борьбе с фальсификациями истории. Причем, понятно, что оппонирующие стороны изначально находятся в разных системах координат, и по большому счету, все эти резолюции ОБСЕ принимаются вовсе не для того, чтобы побудить российскую сторону к какому-либо конструктивному диалогу. Поэтому единственной надеждой на то, что разум, в конечном счете, возобладает, остается расширение диалоговых площадок для обмена мнениями между специалистами, далекими от политической конъюнктуры. Это долгий, сложный и противоречивый путь, но иным способом обрести историческую истину, пожалуй что, не дано.